Разделение работы и дома

Очень яркой иллюстрацией подобного разделения является высказывание вымышленного персонажа Марка Резерфорда, работавшего клерком в особо неприятной конторе: «На службе я выработал стратегию защиты: ничего никому не рассказывать о себе. Никто в конторе не знал обо мне ничего — где я живу, женат ли я или холостяк, — ничего, что я считал для себя важным. Я отделил свою жизнь на работе от личной жизни настолько, что казалось, будто во мне живут два разных человека, причем мое истинное „я“ не опускалось до контактов с рабочим „я“. Они не общались. Для меня было удовольствием думать, что, когда стрелка коснется цифры семь, тот, второй, умрет и я нисколько не буду сожалеть о его смерти. Я никогда не участвовал в изнурительных и гнусных разговорах коллег на первом этаже, никогда не выслуживался перед начальником. Я не знал о нем ничего. Я был жителем города Лондона, я имел собственное мнение о людях и о книгах, я был на равных с моими друзьями — одним словом, я был человеком».

Такие клерки, как Марк Резерфорд, отделяли служебную жизнь от домашней, чтобы сохранить чувство собственного достоинства. У предпринимателей и управляющих, работа которых не была связана с угнетением или подчинением, была совершенно другая мотивация. В конце XVIII — начале XIX века предприниматели обычно жили по соседству со своими фабриками. Дом сэра Ричарда Аркрайта в Кромфор- де, в графстве Дербишир, находился рядом с производством, семейство Кроссли в Галифаксе также проживало неподалеку от своей фабрики. Тем не менее ближе к концу XIX столетия фабриканты и управляющие все чаще предпочитали строить виллы и усадьбы подальше от своих промышленных владений или контор.

Желание бизнесменов разделить работу и дом объяснялось, по их собственному признанию, тем, что они работают в очень жестокой и коварной среде. Им необходима была возможность давать волю добрым чувствам и открытым эмоциям, которые они подавляли в себе, будучи на работе. Дом, таким образом, являлся для них обителью тех добродетелей, которые отсутствовали или отрицались во внешнем мире. Для представителей среднего класса XIX века дом олицетворял открытые чувства, искренность, честность, правду и любовь. В их сознании происходило полное размежевание добра и зла: злу было место только на работе, а добру — дома. Дом становился нереальным местом, вместилищем иллюзий. В условиях такого исключения «плохих» чувств дома принято было предаваться праздности и безделью, что, по мнению Зигмунда Фрейда и Йозефа Брюера, часто служило предпосылкой для истерии, наиболее частого нервного расстройства у представительниц среднего класса XIX века.